Мы кормим себя и вас, но не семью вашей дочери. Она уже изрядно повыносила еды. И ладно бы лук тащила или зерно… Так она самое дорогое ворует.

— Разве ж она много берет? — вступилась старушка. — Четверо детей, их кормить надо.

— Муж пускай кормит. Не от нас рождено, не нам и кормить. А если вы не согласные, так мы заберем все запасы и уйдем, еще и к ней домой сходим. Поди, найдутся в Хандельсби честные люди.

Старики вроде согласились, а бабенка разоралась на три двора:

— Иш чего! Пужать вздумали? Только на старых орать и можете. А сами! Сами-то! Еще сопли вытирать, поди, не научились, а туда же! Командовать! Невесть откуда приехали и командовать! Это еще поспрашивать надо, откуда такие деньги у мелюзги сопливой. Мож, разбойничают? То-то я гляжу, рун многовато. Много овец пришлось рубить? Рука не отвалилась? Что, не любо? Так идите подобру-поздорову. Домов много, авось и приютит кто! А запасы трогать не дам. Не ваше то, а моих родителей. Смотрите, люди добрые, что делается! — завопила она еще пронзительнее. — Средь бела дня грабят!

Из соседних дворов начали стягиваться люди: и мужики трех-четырехрунные, и бабы.

А эта пуще прежнего вопит:

— Пришли незнамо кто! В чужом дворе свои законы ставят. Уж и родителей навестить нельзя, проведать, как здоровье, внуков показать. За руки хватают, вещи отнимают. Только что по лицу не бьют.

Народ посуровел. Кто за топором пошел, кто палку прихватил.

Тулле тронул меня за плечо:

— Может, и пусть ее? Как бы нас сейчас не поколотили…

— Да вот еще! — прорычал я. — Чтоб потом говорили, что мы струсили.

— Что, языки проглотили? На женщину кричать ты силен. А с мужиками так и рты позатыкали! — распаляла себя и людей она.

Хорошо, что оружие осталось дома, иначе бы я не выдержал и зарубил эту змеюку голосистую.

Сдернул я плащ с плеча, надавил силой. Мужики толком и не почувствовали, зато баба побледнела и замолчала наконец.

— Если кто на двор ступит, без зубов останется! — рявкнул я. — Пусть хозяева скажут, кто тут вор, а кто в своем праве. Ну?

Старик вышел и что-то еле-еле пробормотал.

— Ниче не слышно!

— Запугали деда!

— Силой он вздумал давить! Тут и посильнее будут.

— Молчать! Я — Кай Безумец! Из хирда Альрика Беззащитного!

После Тулле рассказал, что вид у меня был и впрямь безумный: глаза вытаращены, брови насуплены, а на лице улыбка чуть ли не до ушей. Того и гляди, пена изо рта пойдет. Потому люди и остановились. Мало ли, вдруг этот бешеный кинется и покусает кого?

— Мы поселились в этом доме до весны за прокорм, — быстро проговорил Тулле. — Сами все закупили и в дом принесли.

— Я видела, как они мешки сюда таскали, — сказала круглолицая соседка. — И туши разные.

— А потом увидели, что еда пропадает. Оказывается, дочка хозяев к себе ее носит. Вот, с мешком нашей снеди поймали. Верно я говорю, дед?

Тот кивнул несколько раз.

— Да что вы их слушаете? — воскликнула бабенка. — Даже если и так, это и моя семья тоже. Значит, пусть и нас кормят.

— А ведь и верно! — сказала та же соседка. — Твоя семья! Так чего ж ты стариков своих бросила? К себе не перевезла? Прошлой зимой я нет-нет да и угощала их похлебкой. А ты и сушеных грибов не принесла.

Палки и вилы опустились. Люди будто бы очнулись и вспомнили, что дочь, оказывается, совсем нерадивая. Вон до чего дошло! Пришлось чужих людей в дом пустить, чтобы с голоду не помереть. А она и того лишить стариков хотела! Обворовывать своих же родителей!

Зато после этого случая нас вся улица запомнила, каждый пацаненок при встрече здоровался. У кого ни спроси, все знали, что в доме Ньорда живет Кай Безумец из хирда Альрика Беззащитного. Колбас нам, конечно, не вернули, взамен старуха навязала носков шерстяных да шапок.

Золотая монета жгла мне руки. Я то и дело проверял, на месте ли она, не пропала ли, не украли. Подумал, раз есть время, а не заказать ли топорик под свою руку? Секира Эйрика неплоха, только вот я привык к бою со щитом. Да и легковата она уже становится. Хотелось чего-то более мощного, но под одну руку.

Поспрашивал у местных, разузнал, что в Хандельсби аж три кузнеца. Один жил на левой стороне фьорда, старательный, но не особо умелый, он занимался только утварью да инструментами. Гвозди там всякие ковал, молотки, подковы и прочие мелочи. Второй выполнял работу только для конунга, снаряжал его дружину. А вот третий… Третий по слухам был отличным мастером в свое время, сейчас состарился и не брал много заказов, зато он умел ковать оружие для хускарлов. К нему-то я и направился.

Соседский мальчишка вызвался проводить к Кормунду, его кузница была где-то за городом.

— Ты только повежливее с ним. Он, может, и старик, зато колдун знатный. Однажды пришлый хускарл нагрубил Кормунду, а потом у него уд отсох.

— У кого? У Кормунда?

— Да нет. У хускарла! Он руны знает. А еще умеет слова в заклятья складывать.

И снова вся окрестная ребятня липла ко мне. То ли потому что я был не намного старше, то ли потому что я ростом не вышел, а может, им нравилось, как я с ними разговаривал. Хоть свой хирд собирай. Угу, и назову его «Хирд сопливых». На морозе они все шмыгали носами и вытирались рукавами.

— Вот туда иди. Все прямо и прямо. Потом увидишь наклонное дерево, значит, недалече.

Я потрепал мальчишку по плечу и пошел прямо. Туда, откуда шел дым. Мог бы и сам догадаться.

Кузнецы, они любят ставить кузни подальше от домов. Может, чтобы не будить соседей звоном молота, а, может, чтобы спокойно творить свою ворожбу. Корлех, пожалуй, самый неприметный бог среди всех. У него и подвигов никаких нет. Есть такой бог, и все. А ведь если подумать, именно Корлех слепил и обжег тот горшок, в котором Мамир замесил людей, Корлех сделал первую наковальню и первый молот. Он выковал все оружие богов, все инструменты, построил первый дом. Фомрир любит разрушать, а Корлех — создавать.

В жизни все также. Чьи имена гремят по всем северным морям? Уж не великих строителей точно. Убийцы тварей, грозные воины, разрушители городов, — только их люди и знают.

Наклонного дерева я так и не нашел, наверное, рухнуло все же, зато нашел дом и кузню Кормунда. Кузня выглядела почти так же, как и у сторбашевского